546 слов и тысячи извинений перед заказчиком за вольную трактовку заявки.
Намиэ Ягири слишком хорошо воспитана, чтобы пить на людях. Так что Намиэ и не пьет, Намиэ напивается, разница очевидна. Каждое резкое, похожее на приказ «повторить» Намиэ сопровождает вежливым «пожалуйста». Джин с редбуллом, редбулл с джином, в любой последовательности, будто в отместку неизвестно кому за все те энергетики, которые постоянно пьет Идзая. Пол в их – в его – квартире сплошь усеян жестяными трупами банок. Уж лучше бы он носки раскидывал, ей богу. Намиэ улыбается пьяно, криво, отталкивающе. Намиэ улыбается стакану. Все равно никто не полезет к ней знакомиться. А с ней никто не знакомится, никогда. Видимо, и для этого Намиэ Ягири тоже слишком хорошо воспитана. Намиэ не собирается плясать на стойке, ловить такие же мутные, как и у нее самой взгляды, и если Намиэ и дойдет до туалета, то только потому, что ее подташнивает. Так-то, блевать в людном месте – пожалуйста, заниматься сексом – ни в коем случае. Просто Намиэ слишком хорошо воспитана. С педантичностью ученого Намиэ отмечает, что ни хрена алкоголь не помогает забыться, наоборот, обостряет и без того навязчивые картинки. Будто контрастность у телевизора поставили на максимум. Вспоминаются Намиэ какие-то глупости, гротескные и яркие. Вспоминается, как Идзая говорит по телефону, неловко прижимая трубку щекой к плечу. Что тут такого особенного, все так делают, но Намиэ никак не избавиться от четкой картинки. Глаза болят. Вспоминается Намиэ, как Идзая ест. Малоприятное зрелище, но и от него Намиэ никак не отделаться. Вспоминается, как Идзая засыпает, уткнувшись носом ей в спину, вспоминается, что придушить его можно в любой, правда ведь, в любой момент. – А что самое страшное, – Намиэ и не замечает, что уже говорит вслух, – самое страшное, я начинаю к этому привыкать. Бармен понимающе хмыкает, кто-то слева отвратительно, невежливо громко смеется. И на какую-то секунду Намиэ кажется, что она снова посреди людной площади, где все, все кроме нее – Доллары. Накатывает липкий, дурной, пьяный страх. Намиэ встает, и неоновый свет плывет пятнами перед глазами, и каблуки подламываются. И что-то в ней ломается, ага. Алкоголь, отмечает Намиэ, влияет на сентиментальность. Гормональное, наверное. Намиэ бездумно шагает сквозь суетный ночной Икебукуро, Намиэ не помнит, как оказалась на улице, но зато машинально находит дорогу к ненавистной квартире. Свежий воздух, отмечает Намиэ, ни хрена не помогает протрезветь. Зато с каждым шагом у нее прибавляется решимости. Решимости что-то делать, что-то менять, высказать все начистоту. И когда Намиэ распахивает дверь, да, почти пинком, просто равновесие немного подвело, у нее уже готова обличительная речь. Хорошо поставленным голосом и заплетающимся языком Намиэ сообщает Идзае, что он м-мудозвон. Отличное начало, броское, привлекает внимание, ее университетский преподаватель риторики одобрил бы. Стоя посреди коридора, Намиэ говорит, что все это невообразимо, и что он не имеет права. Говорит громко, четко артикулируя, что придумает, как упечь его в тюрьму, и что вершить судьбы мира он не имеет права тоже. Намиэ много чего говорит, спрашивает, кем он себя вообразил, и добавляет, что все его проблемы – из-за неутешительного размера члена. Ободренная молчанием – знак согласия! знак согласия! – Намиэ продолжает. Говорит о самооценке, комплексах, морали, соотношении целей и средств, и о чем-то еще, и еще, и Намиэ уже не очень соображает сама, о чем… Пустая, темная квартира молчит в ответ. - Т-ты меня слушаешь? – серьезно уточняет Намиэ. – Ты меня точно слушаешь? Слышишь? Квартира молчит в ответ. Тогда Намиэ продолжает. Только к утру, только охрипнув и немного протрезвев, Намиэ понимает, что никого здесь нет, кроме издевательски щурящейся в своей банке головы Селти.
Автор, вы исполнили заявку просто великолепно ♥ Спасибо огромное, заказчик рад и пищит от удовольствия, особенно от "мудозвона" Открывайтесь, буду любить
-
-
26.07.2010 в 13:57Намиэ Ягири слишком хорошо воспитана, чтобы пить на людях.
Так что Намиэ и не пьет, Намиэ напивается, разница очевидна.
Каждое резкое, похожее на приказ «повторить» Намиэ сопровождает вежливым «пожалуйста». Джин с редбуллом, редбулл с джином, в любой последовательности, будто в отместку неизвестно кому за все те энергетики, которые постоянно пьет Идзая. Пол в их – в его – квартире сплошь усеян жестяными трупами банок. Уж лучше бы он носки раскидывал, ей богу.
Намиэ улыбается пьяно, криво, отталкивающе. Намиэ улыбается стакану. Все равно никто не полезет к ней знакомиться.
А с ней никто не знакомится, никогда. Видимо, и для этого Намиэ Ягири тоже слишком хорошо воспитана.
Намиэ не собирается плясать на стойке, ловить такие же мутные, как и у нее самой взгляды, и если Намиэ и дойдет до туалета, то только потому, что ее подташнивает.
Так-то, блевать в людном месте – пожалуйста, заниматься сексом – ни в коем случае.
Просто Намиэ слишком хорошо воспитана.
С педантичностью ученого Намиэ отмечает, что ни хрена алкоголь не помогает забыться, наоборот, обостряет и без того навязчивые картинки. Будто контрастность у телевизора поставили на максимум.
Вспоминаются Намиэ какие-то глупости, гротескные и яркие. Вспоминается, как
Идзая говорит по телефону, неловко прижимая трубку щекой к плечу. Что тут такого особенного, все так делают, но Намиэ никак не избавиться от четкой картинки.
Глаза болят.
Вспоминается Намиэ, как Идзая ест. Малоприятное зрелище, но и от него Намиэ никак не отделаться. Вспоминается, как Идзая засыпает, уткнувшись носом ей в спину, вспоминается, что придушить его можно в любой, правда ведь, в любой момент.
– А что самое страшное, – Намиэ и не замечает, что уже говорит вслух, – самое страшное, я начинаю к этому привыкать.
Бармен понимающе хмыкает, кто-то слева отвратительно, невежливо громко смеется. И на какую-то секунду Намиэ кажется, что она снова посреди людной площади, где все, все кроме нее – Доллары. Накатывает липкий, дурной, пьяный страх.
Намиэ встает, и неоновый свет плывет пятнами перед глазами, и каблуки подламываются.
И что-то в ней ломается, ага.
Алкоголь, отмечает Намиэ, влияет на сентиментальность. Гормональное, наверное.
Намиэ бездумно шагает сквозь суетный ночной Икебукуро, Намиэ не помнит, как оказалась на улице, но зато машинально находит дорогу к ненавистной квартире.
Свежий воздух, отмечает Намиэ, ни хрена не помогает протрезветь.
Зато с каждым шагом у нее прибавляется решимости. Решимости что-то делать, что-то менять, высказать все начистоту.
И когда Намиэ распахивает дверь, да, почти пинком, просто равновесие немного подвело, у нее уже готова обличительная речь.
Хорошо поставленным голосом и заплетающимся языком Намиэ сообщает Идзае, что он м-мудозвон. Отличное начало, броское, привлекает внимание, ее университетский преподаватель риторики одобрил бы.
Стоя посреди коридора, Намиэ говорит, что все это невообразимо, и что он не имеет права.
Говорит громко, четко артикулируя, что придумает, как упечь его в тюрьму, и что вершить судьбы мира он не имеет права тоже.
Намиэ много чего говорит, спрашивает, кем он себя вообразил, и добавляет, что все его проблемы – из-за неутешительного размера члена.
Ободренная молчанием – знак согласия! знак согласия! – Намиэ продолжает. Говорит о самооценке, комплексах, морали, соотношении целей и средств, и о чем-то еще, и еще, и Намиэ уже не очень соображает сама, о чем…
Пустая, темная квартира молчит в ответ.
- Т-ты меня слушаешь? – серьезно уточняет Намиэ. – Ты меня точно слушаешь? Слышишь?
Квартира молчит в ответ.
Тогда Намиэ продолжает.
Только к утру, только охрипнув и немного протрезвев, Намиэ понимает, что никого здесь нет, кроме издевательски щурящейся в своей банке головы Селти.
-
-
26.07.2010 в 14:16-
-
26.07.2010 в 17:42А так хотелось посмотреть на реакцию Изаи хD
-
-
26.07.2010 в 17:42-
-
26.07.2010 в 18:20-
-
07.08.2010 в 02:04-
-
15.08.2010 в 09:41-
-
15.08.2010 в 10:20